Толстой Лев Николаевич - Два Гусара
Л.Н.Толстой
ДВА ГУСАРА
(Посвящается графине М. Н. Толстой)
(1856)
... Жомини да Жомини,
А об водке ни полслова...
Д. Давыдов.
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных
дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни
мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных
философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше
время, - в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в
повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления,
ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в
пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, - когда в длинные
осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати
и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и
спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были
еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за
женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно
уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава
и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии
прятались от дневного света, - в наивные времена масонских лож,
мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, -
в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
I.
- Ну, всё равно, хоть в залу, - говорил молодой офицер в шубе и
гусарской фуражке, только что из дорожных саней, входя в лучшую гостиницу
города К.
- Съезд такой, батюшка, ваше сиятельство, огромный, - говорил коридорный,
успевший уже от денщика узнать, что фамилия гусара была граф Турбин, и
поэтому величавший его: "ваше сиятельство". - Афремовская помещица с
дочерьми обещались к вечеру выехать: так вот и изволите занять, как
опростается, одиннадцатый нумер, - говорил он, мягко ступая впереди графа
по коридору и беспрестанно оглядываясь.
В общей зале перед маленьким столом, подле почерневшего, во весь рост
портрета императора Александра, сидели за шампанским несколько человек -
здешних дворян, должно быть, и в сторонке какие-то купцы, проезжающие, в
синих шубах.
Войдя в комнату и зазвав туда Блюхера, огромную серую меделянскую собаку,
приехавшую с ним, граф сбросил заиндевевшую еще на воротнике шинель,
спросил водки и, оставшись в атласном синем архалуке, подсел к столу и
вступил в разговор с господами, сидевшими тут, которые, сейчас же
расположенные в пользу приезжего его прекрасной и открытой наружностью,
предложили ему бокал шампанского. Граф выпил сначала стаканчик водки, а
потом тоже спросил бутылку, чтоб угостить новых знакомых. Вошел ямщик
просить на водку.
- Сашка! - крикнул граф: - дай ему!
Ямщик вышел с Сашкой и снова вернулся, держа в руке деньги.
- Что ж, батюшка васясо, как, кажется, старался твоей милости! полтинник
обещал, а они четвертак пожаловали.
- Сашка! дай ему целковый!
Сашка, потупясь, посмотрел на ноги ямщика.
- Будет с него, - сказал он басом, - да у меня и денег нет больше.
Граф достал из бумажника единственные две синенькие, которые были в нем,
и дал одну ямщику, который поцеловал его в ручку и вышел.
- Вот пригнал! - сказал граф: - последние пять рублей.
- По-гусарски, граф, - улыбаясь, сказал один из дворян, по усам, голосу и
какой-то энергической развязности в ногах, очевидно, отставной кавалерист.
- Вы здесь долго намерены пробыть, граф?
-
